«Он нашел себя в белой палате, и рядом что-то в зеленом. Вернее, палата оказалась кремовая, но это потом кремовая, а сначала белая, сияющая, будто на самом солнце проснулся.
– Где я? Кто я?
Это он подумал, что сказал, а на деле просто подумал. Что-то в зеленом забормотало:
– Вернулся. Надо же, с того света вернулся. Я всегда знала, что Николай Иваныч волшебник. Волшебник, он и есть волшебник, а не эти, которые только завидуют, а сами ничего, только…
Он снова нырнул, чтоб снова найти себя под бормотанье чего-то в зеленом, и снова исчезнуть, чтоб снова найти… Так много раз было, пока однажды не нашел вместо чего-то в зеленом Главного рядом.
– С возвращением! Игры со счастьем общим не к добру. Жизнь, сама жизнь теперь их боится и заранее оберегает себя. Предусмотрительно оберегает и тебя из себя вытерла. Новорожденному имя новое и лицо. Не спеши, успеешь еще насмотреться. Пока поверь, что совсем недурно вышло, лучше, чем было, интереснее. Тебе к лицу своему подниматься придется, чтоб соответствовать. Только не здесь, не здесь, здесь нельзя – столько намесили тогда, узнают, что жив, война меж конторами, а зачем? Тебе на другой конец света, но не в холод и льды, а в тепло и солнце, туда, где, говорят, миллионы мулатов в белых штанах. Там у одного моего приятеля дело, около него в себя придешь. Как забудется здесь, затихнет, на могилку свою можешь глянуть. Там памятник такой – гордиться нужно. И ты другим приедешь человеком.
Так и было. Прибыл в страну белых штанов и карнавалов, прибыл так, что в документах российское начало осталось, но прошло через десяток стран и лет. Дело приятеля оказалось привычным – везде одно, а опыт… опыт, его не отстрелить. Теперь, рожденный вновь, стал договариваться там, где раньше очень, очень грубил. Со всеми нужными договорился, наладилось дело, потекло само, и у него впервые образовался досуг. Не время, которое нужно убить, а досуг. То, что люди ценят больше всего на свете и наполняют самым для себя дорогим и важным. В его досуг пришли и поселились… Нет, не женщины и кони, а кони и книги. Сначала кони, они подарили ветер и волю, после книги – их подарок тяжелей оказалось нести, ибо «труден мучительный мысли восторг». Он не ведал раньше, как зябко и сладостно думать просто так одному меж книг. Никогда так просто не думал, только если окружат его, офлажкуют, тогда думалку включал, чтоб выскочить, вырваться, выжить…
Нет, одиночество не тягостно вовсе ему, да и самого одиночества нет. Сеть принесла ему мир, огромный, открытый, туда он вышел и встретил людей, кому также «труден мучительный мысли восторг». С некоторыми получалось говорить подолгу, и полюбил он неспешные эти беседы с людьми, каких никогда и не видел, но стали ближе они всех, с кем каждый день в жизни. Сеть рассказала и про город его и про него самого в городе его. Он узнал, что обстоятельства жизни и смерти исчезли, растворились, стали невидной точкой рядом с одним лишь событием, памятник откуда, – событием любви, его любви. Да что там: про него только и знали, что он любил. Это было все. Все, все, но разве этого мало?
Он должен был видеть. Не могильный – этот памятник видеть. Главный дал добро с условием, чтоб не засветился. Он не боялся, он стал другим не только снаружи, но и внутри, соответствуя, наконец, своему новому лицу. И вот в город приехал гражданин Бразилии: высокий, стройный, бронзовый от всегдашнего там солнца, с выгоревшими волосами и легкой, почти неприметной в них сединой, со своим уже привычным носом с горбинкой, что придавал его профилю медальный облик. Напротив памятника толковые люди кафе открыли, там можно сесть за столиком и все видеть, он сел.
Не то, чтоб к памятнику было паломничество, но люди шли, шли парами и поодиночке постоять, пошептать про себя и дальше. Сказали ему, что по субботам аншлаг, когда подъезжают женатики с гостями, группируются так, чтоб на фоне памятника сняться. Тут как раз черный «бумер» останавливается, и выходит из него огненная красавица. Вся-вся огненная: и одежда и волосы. Как трогательно сложила она руки на груди, обратив сначала лицо свое к памятнику, а затем уронила его в ладони, и плечи ее сотрясались в рыданьях, отсюда беззвучных. Такая искренняя скорбь не могла не проникнуть глубоко в душу его и не найти в ней отклика. Дабы остудить взволнованность, успокоиться, встал прогуляться вдоль дороги, где достойно нес заморский свой облик. Скоро «бумер» догнал и притормозил, огненная красавица спросила вежливо, как проехать к…
О, иностранцы! Они такие, они многое могут, но только не женщине отказать. И какой женщине! Они всегда любезны, когда показывают дорогу. Только он попросил разъяснить «in response», что за причина поклонения жителей старому автомобилю на крыше и что у нее лично связано с этим авто, если она, конечно, не сочтет вопрос с его стороны «сomo la impertinencia»?
Огненная N остановила машину, потому что слезы душили ее, и рассказала коротко всю-всю свою love story с бразильским плантатором. В тот самый момент, когда рассказ подошел к известию о трагическом падении его с лошади, она не выдержала и разрыдалась у него на груди.
Ах, какой у них был «case»! Две недели не расставались ни на миг и говорили, говорили, говорили… Когда гуляли и когда ели, когда засыпали и когда просыпались. И во сне говорили, наверное. Ему так казалось. Он не мог остановиться, потому что она понимала все, и рядом с ней «восторг мысли» перестал быть «мучительно труден». Вычитанные и вымышленные им ранее туманные рассуждения вдруг становились отчетливыми и несомненными, и он видел, как ловко складываются они в истину в прозрачном свете его разума. Да, да, именно в ясном свете разума представала теперь истина во всей своей красе. И это все она – огненная его женщина! Женщина, которая понимает!
Им так беседовалось, что о близости физической вспомнили только к концу первой недели. Она чудесна, эта близость, но не более, чем перерыв в беседах. Он не мог и помыслить, чтоб снова без нее. И зачем им расставаться? Она поедет с ним туда, в его поместье, где ждут их кони и книги, и беседы, беседы, беседы…
Только тут ужасное случилось, немыслимое – она отказалась из-за клятвы в верности на всю жизнь своему разбившемуся плантатору. Он взвился и все, как есть на самом деле с этим памятником, выложил. И про мифического плантатора, потому что настоящий именно он и есть. Они друг друга любят в реальности – не фантазиях и должны стать счастливы вместе. Придуманному призраку разрушить счастье живых людей позволить? – Нет, нельзя никак! Она в ответ достала документ, где про кран (один) написано и грузовик (один). Потом другой: газетную вырезку, где все-все про плантатора из России, что привез из страны вечных снегов любовь в сердце своем, и любовь эта не давала ему жить, но только пить ром и носиться по чудесным лесам и полям, пока не упал с лошади и не сломал насовсем себе шею. Так на самом деле и написано. Что он мог против документа? Только слова. Он впервые с катушек и понес про глупость бабскую, про бабские вымыслы, какие не дают им в счастье сделать шаг, даже когда оно здесь, остается ступить, руку протянуть, но вера в химеры им дороже…
Лучше б он этого не говорил. Она исчезла и больше не отвечала на звонки. Наконец, получил письмо, где сказано, что ни с кем у нее не было такого «case’а», и она могла бы любить его всю жизнь, если б сердце не было отдано навеки плантатору. Тому самому, память о котором он так неосторожно оскорбил. С ним у нее не будет больше «case’ов», потому что она к нему тоже чувствует любовь, а настоящая женщина должна любить лишь одного. Она не предаст памяти возлюбленного, который умер от любви к ней, а ему желает истинного счастья… Пришлось признать, что проиграл, проиграл призраку, фантому, тем безнадежней. Опоздал с возвращением, слово прочно поселилось в голове и сердце ее, завладело мыслью и чувством, душой овладело. В слове все-все уже сказано про их любовь, и ему одна туда дверца: вернуться домой, запить и сломать себе шею, упав с лошади. Будущее назначено словом. Это ему, который столько раз переиграл судьбу. А если еще? Как безупречно точно он знает: по правде всегда впереди дело, а слово тащится покорно следом. Точно знает и всем покажет. Так решил он, так он решил…
Домой вернулся, газетчика нанял, и тот за ящик рома написал очень рвущую душу историю про богатенького из России, которого не смогли увлечь ни футбол, ни местные красотки и который с ума сходил от тоски по оставленной в ледяной своей стране огненной любимой, такой тоски, что заливал ее одной лишь водкой и безутешный носился по полям на скакуне с огненно рыжей, как волосы его любимой, гривой, пока однажды не упал и не сломал себе шею. Его нашли только под утро: «Верный конь привел работников к бездыханному телу, откуда душа его, освобожденная, отлетела к любимой, чтоб быть около и соединиться когда-нибудь с ней навсегда». Газету отправил заказным, сам отбыл в Штаты за новым лицом и паспортом, чтоб явиться в город свой и заново сыграть…»
Черная N с недоумением остановилась: «Тут больше ничего?»
– Все-все есть, – сказала огненная. – Даже лишнего немного. Последнее предложение убрать: оно из общего стиля выпадает. Здесь гений мой сфальшивил. Заканчиваться должно так: «… быть около и соединиться с ней навсегда». Поверьте, девочки! У меня высшее филологическое и аспирантура.
Девочкам спор беспредметный зачем – они промолчали.
– Встанем! – Огненная N поднялась и обняла черную и белую за плечи. – Поклянемся навсегда остаться верны памяти его, единственного нашего возлюбленного!
Девочки трижды сказали: «Клянемся!» И голоса их были тверды и звонки, а лица в самоотверженности прекрасны.
Подлинную историю памятника напечатали в местных газетах. Потом интервью на радио и ТВ, газеты центральные. Наконец, телевидение встрепенулось и сделало из истории сериал. Сценарий писал тот самый гений огненной N, «case’у» с которым она теперь позволяла случаться регулярно. Сериал пробил зрителя, особенно женщин – всех подкупала несомненная подлинность истории. К девушкам пришла слава, истинная слава! В телевизоре ни один разговор о любви без них. И правда, кто мог лучше чувствовать и знать любовь? Лучше них – красавиц, ее достойных и верных ей всю свою жизнь?
Но однажды огненная N телеграмму получает странную: «Приеду скоро, и все опять поставим на кон. Сыграем славно всем назло. Не бойся. Будет весело! Твой навсегда влюбленный плантатор».
Сказать, что она впала в ужас – это ничего! С ней паралик случился, натуральный паралик, пока не позвонила белая N и не заверещала, что телеграмма безумная пришла про какую-то игру и веселье скоро, внизу подпись: «Твой любящий, безвременно убиенный бизнесмен». И черной, говорит, такая же, только от «пылающего вечной любовью шофера».
– Ой! Что делать? Что делать, девочки? Это он! Что будет? Что будет? Надо подготовиться и встретить его хорошо…
Огненная взяла себя в руки, сказала белой успокоиться и хорошенько готовиться к встрече с этим «грязным самозванцем», что решил надругаться над чувствами бедных девушек и растоптать их. Они клялись защищать память единственного возлюбленного и от клятвы этой не отступят. Белая согласная, но:
– А вдруг это он? Решил опять к нам вернуться?
– Не неси чепухи! Он с нами и навсегда с нами! Душа его тут, и каждая из нас это чувствует.
– Чувствую, чувствую… Не заводись. А вдруг?
– Никаких «вдруг»! Это самозванец и подлый самозванец, а с подлецами… Ты сама знаешь, что с подлецами. Только как его нам распознать?
– Я его сразу почую! – воскликнула белая. – Как бы ни выглядел он.
– А если не он? Как среди стольких приличных людей разглядеть подлеца?
Тут огненную осенило, и она попросила белую устроить ей встречу с Главным. Та не поняла зачем, но обещала.
Встретились в кофейне за углом у «Марса». Огненная N молча положила на стол три телеграммы. Тот почитал, подвигал их, поменял местами, еще помолчал, потом:
– Ах, Николаша, Николаша! Какой ты, право, неугомонный.
– Вы полагаете – это он?
Главный смотрел на огненную N внимательно, смотрел и молчал. Наконец, заговорил негромко и отчетливо:
– Я, как и вы, точно знаю, что это не он. К нам турист пошел косяком. Многие серьезные люди вложились в бизнес, чтоб позволить поставить его под вопрос. Вы очень правильно поступили – к нам обратились. Мы примем меры, а вы продолжайте ваше служение долгу. Это очень, повторяю, очень достойное дело!
Огненная еще раз на всякий случай:
– Так мы можем быть спокойны?
– Да-да, совершенно спокойны. Вы правы: грязные проходимцы не должны пятнать святых чувств…
Он прилетел в город с новым лицом, американским паспортом, желанием жить и задорно жить, весело. Вышел на солнечный свет, сощурился, почуял упертую в спину палку, и свет выключился. Померк, чтобы появиться вновь в той самой палате рядом с бормочущим чем-то в зеленом.
– И этот вернулся! Гений! Нет, Николай Иваныч – гений! Таких не будет! Не будет больше. А этим, свиристелкам – им только задницы заголять!..
Он пропадал и появлялся рядом с бормочущим чем-то в зеленом и так много раз, пока однажды рядом с собой не разглядел Главного.
– Ах, Николаша, Николаша! Какой ты, право, неугомонный! Зачем девушек обижать? И каких девушек! Самых любимых девушек на свете! Приехал, понимаешь, вместо, чтоб спокойно памятником стоять. У них только-только жизнь наладилась, а тут ты со своими играми. Нельзя так, неправильно.
Он просипел:
– Так это они меня?
– Они, они. Кому еще, они и есть. Нет, не сами, помогли немного люди добрые, отзывчивые на беду чужую, – тут Главный поперхнулся, но быстро выправился. – Ты посуди: девушки благодаря совместной вашей безысходной любви на всю страну стали знамениты, а ты им: «Буду скоро. Повеселимся!» История закончена? – Закончена. Там словечко: «The End» – написано? – Написано. Только представь, что было бы, если б Джульетта очухалась в кадре? Пошлость, одна лишь пошлость! А так, сколько поколений плачут – не наплачутся. Могла кинжалом не туда кольнуть и выжить, как ты, к примеру. Но, будучи разумной девушкой, тихохонько с возлюбленным мужем в другом каком-нибудь Милане или Чикаго жизнь долгую жила, детей растила. А быстроногий Ахиллес? Может ему совсем не в ту пятку попали, но он не стал, не стал нахальничать, похороны свои достойно представил и жил себе, поживал. Потому не высовывался, в историю, рассказанную, не лез. И ты бы, Николаша, сообразительный ты наш. Кстати, лицо мы поправили. Это простовато слишком, тебе не к лицу…
Он еще говорил долго, с жаром говорил, будто хотел убедить в чем-то для себя очень важном. И ему удалось. Тот, кого Николашей назвали, отлежался еще, окреп и тихо-тихо вернулся к себе, к своим коням и книгам. Нет, коней он продал, кроме одного, что с огненной гривой, но и на нем больше не ездил. Пешие прогулки полюбил: побродить, побродить и к книгам. К книгам и беседам, потому вернулся из снежной России не один, а с той, что рядом все бормотала в зеленом. Она все-все понимала, и с ней вычитанные и вымышленные туманности превращались в ясные и четкие истины в естественном свете разума, который всегда с нами есть. С нами всегда, но тогда лишь светит, когда рядом женщина, которая понимает.
Он больше никуда. И правда, зачем куда-то, когда все здесь, поблизости: и Джульетта недозаколотая и недодушенная Дездемона. И Ахиллес быстроногий с Гектором девушек развлекают коленцами в танцах веселых, и Вертер с Маргаритой им рейнские песни народа родного поют и иные многие. Живут, говорят, хорошо, как в раю, потому ведут себя правильно, не высовываются. Хотел им визит нанести вежливый, познакомиться, то да се, но постеснялся: вдруг не придется он.
Так и жил тихо совсем, но с беспокойством внутри. В беспокойстве думалось ему шофера найти, того самого, что от любви сгинул в бескрайности нашей, и бизнесмена, что с пулями ладит не очень. Собрать их и вместе на прогулки. Погулять, погулять и к книгам. Книгам и беседам. Потом сговориться, в город свой вернуться и девушек скрасть всех трех, чтоб цветок любви таинственный вновь распустился невиданно здесь, в стране вечного лета. Будто рай она, а где любви настоящее место, как не в раю?
Только как безымянного шофера аукать? И Николашу, безвременно усопшего? Да и сам он не тот, не тот после стольких смертельных падений с коня. И женщина есть у него, которая понимает. Никак не решалась задачка, если б не Сеть – там для волшебствования всего понамешано, если поискать хорошенько. Он в Сеть погрузился на многие долгие ночи и не напрасно, нет, не напрасно…
В город однажды с востока вошел приметный, очень приметный мужчина в расцвете, с лицом выдубленным ветром и солнцем, от уголков глаз расходились морщинки, когда улыбался он. Он улыбался прохожим, и они ему, а девушки оборачивались вслед и шептались, как счастлива женщина, к какой он вернулся. Он вернулся и обнял ее, свою черную N, что ждала его долгие-долгие годы и дождалась, наконец. И не было никого на свете счастливей ее…
С запада в город показался автомобиль – очень длинный открытый автомобиль, такой длинный, какого здесь никогда не видели. Цветами украшен, и шофер за рулем в камзоле с золотыми пуговицами, позади Николаша и оркестр и музыка. Такая музыка, что у девушек всех защипало в глазах и истомилось в сердце. Нинель, конечно, услышала музыку, все-все поняла и вышла встречать своего навсегда единственного. И не было никого в целом свете счастливей ее…
С юга на безумно роскошном коне с пылающей на солнце гривой в город въезжал господин. Очень южный господин в шляпе с большими полями, но не скрывала она загорелого лица и белозубой улыбки. И девушки все провожали его взглядом и шептались, шептались, как счастлива женщина, какую он любит. Они были правы, как всегда, эти девушки – она стояла посреди улицы, и огненные ее волосы шевелил ветер. Она знала, что будет сейчас: он подъедет, нагнется с коня, подхватит ее, посадит перед собой, и не будет никого на свете счастливей ее. Он подъехал, нагнулся с коня, подхватил ее и посадил впереди себя, и не было никого на свете счастливее их…
В тот день в городе играли три свадьбы. Они стояли рядом: черная, белая и огненная N – и не было на свете женщин прекраснее их. Весь город видел это, и восторженный шепот гулял по толпе. Но мужчины, их мужчины, молчали – они знали это всегда. Потом они ушли из города. Нет, на самом деле Николаша и белая N уехали на автомобиле, но музыка, волшебная музыка не исчезла, не растворилась вслед за ними, она осталась звучать в сердцах всех-всех женщин города. Огненная N сидела на коне впереди своего плантатора, он шептал ей что-то очень, очень веселое, и волосы ее, когда она наклонялась в смехе, касались гривы коня, такой же огненной. И только черная N со своим шофером ушли пешком. Ушли они в свое счастье, чтобы не возвращаться. В толпе тот самый писарек быстро-быстро строчил в своей книжечке: кто знает, что в такие минуты приходит в голову гениям. Так, именно так все и было на самом деле.
Больше их не видели в городе. К памятнику по-прежнему приходят люди по одному, по двое: постоят, что-то пошепчут неслышно и дальше жить. Свадьбы едут с гостями, чтоб сняться на счастье под ним. Кстати, в городе совсем не бывает браков с расчетом, но единственно по любви. И детей нелюбимых не бывает. Как-то вот так.
Других N теперь выбирает город: всегда черную, белую и огненную – ухаживать за памятником и готовиться к тому самому дню, когда все-все горожане и гости высыпают на улицы, потому в этот день – в этот восхитительный день! – в город одновременно с юга, востока и запада входят-вьезжают трое мужчин. Мужчин истинно достойных, чтоб любили и ждали их самые прекрасные на свете женщины. А они стоят на площади, каждая смотрит туда, откуда вот-вот появится он, ее единственный, и нет на свете никого счастливее их. В день этот в городе играют три свадьбы. Черная, белая и огненная N стоят рядом, и нет никого на свете прекраснее их. Это видит весь город, и восторженный шепот бежит по толпе. Потом они уходят из города, каждая в свое счастье, и… все повторяется вновь.
Все-все в точности так и происходит. Кто не верит, может поехать туда и сам убедиться.
